Wednesday, June 4, 2014

3 О.Р.Айрапетов Генералы либералы и предприниматели


ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
комитетов, они сразу же начинают возникать на местном уровне, а 25-27 июля того же года на I съезде Военно-промышленных комитетов при активной поддержке Московского ВПК во главе с П.П. Рябушинским появился и Центральный ВПК под председательством А.И. Гучкова. Съезд проходил в атмосфере жесткой критики правительства Го-ремыкина212. Чрезвычайно важно отметить тот факт, что до августа 1915 ВПК действовали без официально утвержденного положения, - за счет казны стала возникать неконтролируемая государством параллельная система управления. Она сразу же поддержала Великого князя в его борьбе с Сухомлиновым. Одним из первых шагов для взрыва власти «изнутри» на съезде ВПК была признана борьба за назначение помощника Военного министра из «нашей среды», а не из бюрократии213.
   В борьбе Николая Николаевича с Сухомлиновым просматриваются знакомые закономерности и приемы. К министру Главнокомандующий относился отрицательно ещё с 1905 года, со времени критики Сухомлиновым проектов реформ армии, предлагаемых Великим князем214. Теперь он стремился отвести от себя ответственность за катастрофу 10-й армии в Восточной Пруссии,- правильно оценить масштабы Горлице-Тарнова, очевидно, успели не сразу. Именно в этой борьбе Николай Николаевич-мл. положил начало новой волне шпиономании печально знаменитым делом подполковника С.И.Мясоедова, повешенного по приговору военно-полевого суда 20 марта 1915 года по обвинению в шпионаже. Еще в самом начале боевых действий в Восточной Пруссии в 1914 году войска были склонны к излишней подозрительности. А.И. Верховский вспоминал, как это происходило: «Показалось подозрительным, почему при подходе главных сил слева от дороги завертелось крыло мельницы. Шпиономания в то время охватила всех. Считалось, что немцы все могут и всем пользуются. Мельница была немедленно сожжена. Затем подозрение возбудила какая-то точка
66

2  СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
на фабричной трубе, стоявшей при входе в городок Бялу. Труба несколькими пушечными выстрелами была свалена и с грохотом обрушилась на окружающие строения»215. Примерно то же самое, по свидетельству очевидца, происходило и на Юго-Западном фронте: «Для войны нужна ненависть, а нашим солдатом владеют какие угодно чувства, но только не ненависть. И вот ее старательно прививают. Дни и ночи толкуют нам о шпионах... И достаточно тени подозрения, чтобы сделаться жертвой шпиономании. Жертвой невинной и заранее обреченной»216.
   Подобные настроения были свойственны любой армии и любой стране на первом этапе этой войны. В 1910 году А.А.Свечин блестяще описал в своей статье «Желтая опасность», опубликованной в «Русском инвалиде», негативное влияние этого явления:
«Надо опасаться легенд о шпионах - они разъедают то доверие друг к другу, которым сильно государство... Сеется страх перед шпионами; создается какая-то тяжелая атмосфера общего предательства; в народной массе ежедневно тщательно культивируется тупая боязнь; а страх измены -нехороший страх; все это свидетельствует прежде всего о растущей неуверенности в своих силах... Ум человеческий отказывается искать простых объяснений грозным явлениям. Серьезные неудачи порождают всегда и большие суеверия. В числе таковых, тесно связанных с поражением, наиболее видное место занимают суеверия о шпионах... Жертвы нужны - человеческие жертвы - объятому страхом людскому стаду»217.
   И уж, конечно, шпиономания не была исключительно русским явлением. В начале войны подобная истерия охватила и Германию, хотя в германской прессе были запрещены какие бы то ни было сообщения о шпионаже218. Слухи о Русских, английских и французских шпионах, которые разъезжают по стране, выведывая секреты и распространяя
67

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
в источниках тиф, привели к насилию над гражданами этих государств, которых война застала в Германии. Местные власти, состоявшие из гражданских преимущественно чиновников, пошли на нарушение устоявшейся традиции. «Мероприятия их состояли преимущественно в публичных предостережениях, - вспоминал Николаи. - Население слышало впервые об этих вещах из уст властей. Следствием этого была по всей Германии дикая шпионобоязнь, приводившая к смешным, а иногда и к серьезным явлениям. Во время сильнейшего национального возбуждения самые бессмысленные слухи распространялись с быстротой молнии. Особенно разрушительно действовало сообщение, что по Германии ездят автомобили с золотом для целей вражеской разведки. Задерживали каждый автомобиль и брали седоков под огонь. При этом потеряли жизнь и ехавшие по делам службы высшие чиновники»219.
   Нечто подобное происходило и в Англии. В Австро-Венгрии в начале войны опасения шпионской активности со стороны Сербии привели к тому, что в Вене были арестованы и чуть было не отданы под суд в качестве сербских агентов сотрудники немецкого адмиралтейства, перевозившие золото в Константинополь для адмирала Сушона220. Во Франции также не чурались объяснять катастрофы на фронте происками германской агентуры. Но нигде и никто не обвинял в контактах с представителями вражеской разведки не только Военного министра, но даже и представителей среднего генералитета. Все это действовало особенно тяжело в обстановке, когда страна и армия вовсе не были едины в понимании задач, стоявших перед ними в этой войне.
   Николаи писал о позиции, занятой по отношению к немцам: «Недружелюбное отношение поляков, литовцев и балтийцев могло объясниться тем, что театром военных действий была их родина. Равнодушие русского солдата имело, однако, и оборотную сторону. Ему недоставало воен-
68

2  СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
ного воодушевления, пленные не знали, какую цель должна преследовать война с Германией. Для истинно-русского солдата не играли никакой роли ни идеи реванша и освобождения отечества от вступивших в него немцев, с помощью которых французское правительство успешно поднимало настроение своих войск, ни экономическая и политическая конкуренция Германии, в которой был убежден каждый английский солдат. Он исполнял свой долг, не задавая вопросов»221. Столичная общественность подсказывала ему таковые. Повторялась ситуация 1904-1905 гг.
   Может быть, это объяснялось тем, что война в России не затронула жизненно важных культурных и политических центров. П.Н. Милюков вспоминал: «набросанная нашим поэтом картина - в столицах «гремят витии», а в глубине России царит «вековая тишина» - эта оставалась верной. В войне 1914 «вековая тишина» получила распространенную формулу в выражении: «Мы - калуцкие», то есть до Калуги Вильгельм не дойдет»222. Однако чувство опасности отсутствовало и у «витий». В Петрограде не были слышны германские орудия, Москву не бомбили цеппелины, угроза не была столь реальной как во Франции и Англии, что армия и тыл не жили единой жизнью: «Жизненные центры оставались отделенными огромными пространствами от биения боевого пульса, от крови, пожарищ, от зовущего к мщению зрелища опустошения вчера ещё цветущих округов, от всех потрясающих впечатлений немецкой войны на истребление»223
   Чувство безопасности развращало. В русской Ставке не было особенным секретом то, что мясоедовское «дело» было организовано при сильнейшем давлении на суд со стороны Великого князя и ген. А.А. Поливанова для того, чтобы снять Сухомлинова с его поста224. Версия следствия о связях подполковника Мясоедова с германской разведкой основывалась на фантастических показаниях поручика Якова Кула-ковского, который осенью 1914 года попал в плен и там ре-
69

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
шил сотрудничать с германской разведкой. Последняя пошла на вербовку и якобы дала этому младшему офицеру задание подготовить убийство Вел. кн. Николая Николаевича-мл., уговорить коменданта Новогеоргиевска или одного из его помощников сдать крепость, а потом разжечь антирусские настроения в Польше и на Украине. Для осуществления этих мюнхгаузеновских планов Кулаковскому был дан связной в Петрограде, каковым, якобы и оказался Мясоедов. В феврале 1915 года в Вильно он был арестован и вскоре осужден по обвинению в государственной измене и мародерстве225.
   Начальник Петроградского охранного отделения генерал-майор К.И. Глобачев, принимавший участие в следствии по этому делу и допросах основного свидетеля отмечал: «Таким образом, следствие не добыло материала, уличающего Мясоедова в военном шпионстве, и оставалось одно лишь голословное заявление Колаковского (Кулаковского. -АО.), но общественное мнение было до того возбуждено этим делом, что ничего не оставалось другого, как предать Мясоедова военному суду. На этом деле играли все левые элементы, обвиняя Мясоедова, военного министра, правительство и командный состав чуть ли не в пособничестве государственной измене»226.
   Военный следователь В. Орлов позже признавался (конечно, же - только в частных беседах), «что следствие вел не без пристрастия, «под давлением», и что абсолютной уверенности в измене Мясоедова у него не было»227. Суд шел около 14 часов и внятного доказательств вины обвиняемого не было представлено. Один из руководителей германской разведки полковник Вальтер Николаи высоко оценивал работу русских разведчиков и контрразведчиков в довоенный период. Он отмечал, что осужденный никогда не оказывал услуг Германии, скорее наоборот, во время службы на границе: «Жандармский полковник Мясоедов в Вержболове был одним из лучших ее (русской службы. - АО.) представите-
70

2  СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
лей. Вынесенный ему во время войны смертный приговор за измену в пользу Германии совершенно непонятен»228.
   Даже безусловный сторонник Верховного Главнокомандующего Великий князь Андрей Владимирович, не сомневавшийся в вине осужденного и сразу же повешенного офицера, вынужден был отметить в своем дневнике: «К сожалению, ни следствием, ни судом новых фактов, освещающих это дело, установлено не было. Даже факт сообщения сведений неприятелю остался лишь в гипотезе, правда, почти несомненной, но лишь гипотезой. Она основана на косвенных уликах»229. Недоказанной вину Мясоедова считал и ближайший сотрудник Верховного - его генерал-квартирмейстер230. Характер косвенных улик никого не интересовал, но в тот же день прекрасно информированный о ходе процесса Великий князь совершенно правильно оценил ситуацию: «Конечно, все это бросило тень на Сухомлинова, который несколько лет тому назад горячо защищал Мясоедова от нападок Гучкова с трибуны Гос. Думы»231.
   «В Думе негодование против Сухомлинова и главарей Артиллерийского управления не имело границ. Их еще не обвиняли открыто в измене, в сознательном саботаже, но до этого было уже недалеко. По крайней мере, часто вспоминали, что один из интимных друзей Военного министра Альт-шиллер скрылся в момент мобилизации, а другой, Мясоедов, повешен за измену»232. То, что АО. Альтшиллер - предприниматель и почетный консул Австро-Венгрии в Киеве - покинул этот город отнюдь не летом, а в марте 1914 года, когда о войне никто не думал, не было важно. Доказательств шпионской деятельности его, разумеется, не было. В августе 1917 года М.В.Алексеев был вызван в Петроград в качестве свидетеля для дачи показаний по делу своего бывшего начальника. Он набросал заметки, в которых фактически обвинял и Сухомлинова, и своего предшественника по штабу Киевского Военного округа - генерала А.М.Маврина как минимум в преступной легкомысленности в общении с подозри-
71

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
тельными людьми - Альтшиллером и Фурманом. Именно болтливости Сухомлинова при первом Алексеев приписал разоблачение русского агента в Австро-Венгрии полковника Редля (что никак не соответствовало истине). Тем не менее, там содержалось следующее признание: «Единственно, что 3 месяца надзора за Альтшиллером до его приезда в Петербург (подразумевалось, что наблюдение началось с момента назначения Алексеева. - А.О.) и 4 года наблюдения за Фурманом до моего нового назначения в Смоленск не дали положительных результатов. Люди остались подозрительными, но никаких фактов наблюдение не добыли»233.
   Более того, коммерческие дела Альтшиллера постепенно пришли в упадок именно в период бурного карьерного роста Сухомлинова. Как справедливо отмечал командир жандармского корпуса П. Курлов, «это более, чем странно, если Альт-шиллер был германским или австрийским шпионом. Услуги его должны были бы оплачиваться очень щедро, ввиду знакомства с командующим войсками Киевского военного округа, генералом Сухомлиновым, хорошо относившимся к старику Альтшиллеру и не изменившим своих отношений к последнему и в бытность Военным министром»234. В лучшем случае сторонники обвинения утверждали, что хотя Сухомлинова и нельзя упрекать в сознательном предательстве, но он все же участвовал в сомнительных торговых операциях, проводившихся его окружением235. Даже МД Бонч-Бруевич, который считал Сухомлинова «русским патриотом в самом лучшем понимании этого слова», а обвинения против него -«полной нелепостью», среди причин, превративших в 1915 году Военного министра в козла отпущения, перечислил следующие: странные выходки его жены, Е.В.Бутович; разнузданность доверенных лиц; клевета врагов, в том числе и Верховного Главнокомандующего; общественная молва и всероссийская сплетня; беззаботность и неосторожность Сухомлинова; старания тех, кому надо было свалить Сухомлинова, как преданного России человека»236.
72

2   СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
   Эта кампания не просто ставила под угрозу положение Военного министра - она развращала и подрывала веру фронта в победу. «Боевой фронт, - писал ген. Н.А. Данилов («Рыжий»), - верит в победу только до тех пор, пока верят в нее народные массы, питающие этот фронт и материально, и морально. Настроения тыла передаются на фронт. Они приносятся ему приходящими пополнениями, возвращающимися отпускными, выздоравливающими больными и ранеными, не говоря уже об оживленной корреспонденции, которой обменивается фронт с тылом. Огромное большинство людей фронта - люди женатые, оставившие свои семьи по мобилизации, но живущие их интересами. Фронт чутко прислушивается к тому, что происходит дома, в тылу. До тех пор пока тыл верит в победу, фронт борется геройски. Но если фронт поймет, что в тылу чаша переполнилась, что материальные невзгоды измотали его, что тыл считает войну безнадежной, то есть бессмысленной, тогда энергия фронта падает и развивается неудержимая тяга домой, домой во что бы то ни стало»237. Именно эту тягу, невольно и бездумно поддерживала и провоцировала своими действиями Ставка. Борьба с Сухомлиновым активизировалась и во время удач, и во время неудач на фронте. Военный министр вспоминал: «Каждый раз я чувствовал себя при появлении в Ставке тем красным сукном, которым раздражают быка, и в конце концов перестал появляться в резиденции главнокомандующего»218.
   По свидетельству Поливанова, Сухомлинов во время визитов в Барановичи даже не приглашался на доклады Верховного в присутствии императора: «Это последнее обстоятельство, объясняемое, может быть, недоверием Вел. кн. Николая Николаевича к генерал-адъютанту Сухомлинову, было однако способно лишить военного министра возможности в тех относительно редких случаях, когда он мог бы получить подробную осведомленность о расположении наших армий и внести на основании такой осведомленности поправки в
73

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
свои соображения о сроках и размерах подготовки для армии сил и средств в подведомственном ему районе внутри империи»239.
   По свидетельству А.Н. Яхонтова, отношения Военного министра и Верховного Главнокомандующего ухудшались по мере того, как последний «проявлял тенденцию переносить ответственность за свои боевые неудачи за счет непредусмотрительности тыла и на непригодность военного министра»240. Вспоминая о позиции Николая Николаевича в это время, ген. Мосолов отмечал: «Ставка выдвинула в свое оправдание две причины неудач: недостаток снарядов и германский шпионаж. Козлом отпущения стал военный министр Сухомлинов. Для поддержания этих тезисов, по требованию Великого князя Николая Николаевича, сменили военного министра и отдали его под суд, а для подтверждения версии о шпионаже был повешен жандармский подполковник Мясоедов и начались ссылки лиц, носивших немецкие фамилии. В последнем особенно усердствовал начальник контрразведки генерал Бонч-Бруевич»241. Впрочем, последний вообще прославился своим жестким отношением к «инородцам». Нельзя не согласиться с Ю.Н. Даниловым, который был вынужден потом разбирать последствия деятельности Бонч-Бруевича, что принцип коллективной ответственности применим легче, чем доказательство конкретной вины отдельного человека242. Но эти карательные меры, проводившиеся с согласия Николая Николаевича и Янушкевича, имели чрезвычайно разрушительные последствия.
   Ещё в начале войны контрразведка предприняла ряд разумных мер по запрету филиалов пангерманских обществ, прежде всего в Остзейском крае. Без сомнения, часть немецкого дворянства симпатизировала своей праматери и даже покинула пределы России, вступив в рейхсвер. Однако преследование германской общины ставило в чрезвычайно нелегкое положение многочисленных русских немцев, лояль-
74

2  СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
но служивших Империи на самых разных постах. Возможно, контрразведка была и права, приписывая действиям германской агентуры взрыв на Охтенской пороховой фабрике 16 (29) апреля 1915 года, унесший жизнь нескольких сотен людей и разрушивший это важнейшее заведение во время кризиса, но далеко не безопасными были обещания, превращающие почти всех немцев в скрытых врагов243. Кроме того, Верховная власть оказалась как бы на стороне латышей и эстонцев в их вековом конфликте с немцами, невольно провоцируя местный национализм244. П. Курлов, назначенный генерал-губернатором Прибалтийских губерний летом 1915 года, вспоминал о весьма сложной обстановке, которую он застал в Риге: «старинная вражда между местным немецким населением и латышами разгорелась до значительных размеров. Со стороны латышей сыпалась масса обвинений на своих противников не только за их чрезмерную любовь к германцам, но и за шпионство и даже за государственную измену. Во всем этом была масса преувеличений, которые в последующей моей службе в Риге создали мне тяжелые недоразумения»245. И конечно, совершенно непродуманной акцией было разрешение Верховного на формирование в Остзейском крае частей по национальному признаку (имеются в виду латышские стрелки). Подобная практика никак не свидетельствует ни в пользу моральных качеств Верховного Главнокомандующего и помощника Военного министра, ни в пользу их ума, так как подобного рода интриги разлагали и армию, и тыл.
   Нельзя не отметить, что первые массовые волнения в тылу и во флоте были частично вызваны пропагандой борьбы с «немецким засильем» (в октябре 1915 на линкоре «Гангут» начались волнения, вызванные недовольством матросов качеством питания. Среди лозунгов - «Долой немцев!», «Да здравствует Россия!». Старшим офицером корабля был барон Фитингоф. По делу «Гангута» было арестовано 95 человек246). Еще худшие последствия имело распространение по
75

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
территории Империи ликвидационного законодательства, направленного против немецких колонистов. Законы от 2 февраля и 13 декабря 1915 затрагивали судьбу около 6,2 млн. десятин земли, в основном давно уже находившейся в сельскохозяйственном обороте. Предусматривалась конфискация и передача этой земли в пользу льготных категорий фронтовиков.
   Кроме повышения боевого духа у солдат в тяжелом 1915 году, от этой меры ожидали и понижения остроты земельного вопроса. Внешне это выглядело логичным. Для сравнения, в 1916 году Главное Управление землеустройства и земледелия считало возможным продать крестьянам 0,6 млн. десятин казенных земель, в то время как земельный запас Крестьянского Банка равнялся 2,6 млн. десятин. Значительная часть этих земель не находилась в сельскохозяйственном обороте или не могла быть использована в этом качестве. Однако конфискации и их ожидание привели к последствиям для правительства неожиданным, хоть и закономерным.
   С одной стороны, русские и украинские крестьяне стали говорить о своем праве не только на «немецкие», но и на помещичьи земли. С другой - началось сокращение посевных площадей и объема товарного хлеба, поступавшего на рынки. Все это происходило на фоне постоянного увеличения заготовительных операций правительства на нужды армии и города. В 1914-1915 было заготовлено 305 млн. пудов, в 1915-1916 - 502 млн. пудов и в 1916-1917 - 540 млн. пудов хлеба различных сортов. В результате уже весной 1916 года Совет министров принял решение приостановить действие конфискационного законодательства в отношении тех колонистов, которые продолжают обрабатывать землю, сроком на 2 года. В конце концов, в январе 1917 года вопрос о ликвидации земельной собственности меннонитов — самой значительной части немецких колонистов - был пересмотрен в пользу этой общины247.
76

2   СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
    11 июня 1915 года в Ставку прибыл император. В дороге из северной столицы он уже думал о смене министров и о созыве Государственной Думы248. В какой-то степени он уже был готов для решения, которого хотел добиться Великий князь. Причиной этого визита и его фоном были события в той же Галиции. 3 июня был потерян Перемышль. Сообщая Николаю И об этом событии, Николай Николаевич-мл. писал: «Еще во время пребывания Вашего Императорского Величества на Ставке обстановка в Галиции сложилась в таком виде, что удержание полуразрушенного Перемышля при отсутствии достаточной артиллерии и крайней скудости боевых припасов и невозможности удержать в наших руках Ярослав и Радымно стало задачей весьма трудной. Принципиально тогда же было решено смотреть на Перемышль не как на крепость, а как на участок заблаговременно подготовленной позиции, удержание коей в наших руках с военной точки зрения являлось целесообразным лишь до тех пор, пока оно облегчало нам маневрирование в районе Сана. Ваше Императорское Величество изволите помнить, что оставление нами Перемышля было решено в ночь с 7/20 на 8/21 мая и только соображение о том впечатлении, которое произведет на общество оставление этого пункта, заставляли выбиваться из сил, чтобы сохранить его за нами (курсив мой.-АО.)»249.
   Но соображение это не помогло смягчить удар в сознании общественного мнения. 5 июня, получив телеграмму от генерала де Лагиша, Пуанкаре записал в дневнике: «Это произвело удручающее впечатление в России, страна чувствует себя униженной и разочарованной»250.9 июня русские войска оставили Львов.
   Новости с Юго-Западного фронта вызвали в Москве 8 июня антигерманский погром, в ходе которого пострадала масса русских немцев и иностранцев, не имевших отношения к воюющим противникам России. Все началось с волнений среди толпы женщин, которые в большей части имели
77

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
родственников в армии. Среди них распространились слухи о таинственных отравлениях, имевших якобы место на Прохоровской мельнице, принадлежавшей фирме Эмиль Циндель и К°. Управляющим предприятием был некий Карлсен. Немецкие фамилии делали правдоподобными слухи о том, что причинами всех неприятностей было отравление шпионами артезианских источников. Толпа окружила мельницу, и на требование выйти к ней Карлсен ответил приказом закрыть ворота. В результате ворота были взломаны, а управляющий повешен. Вслед за этим схожие волнения затронули мельницу Шредера, фабрики в Данилове и Замоскворечье. Мирные антигерманские манифестации сопровождались погромами реальных и вымышленных немцев. Заставший эти события К. Жуков вспоминал: «В это были вовлечены многие люди, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как народ не знал иностранных языков, то заодно громил и другие иностранные фирмы - французские, английские»251.
   Незадолго до этого назначенный при активной поддержке Николая Николаевича-мл. главноначальствующим в Москве и командующим Московским Военным округом генерал-адъютант князь Ф.Ф.Юсупов (отец убийцы Распутина) не справился с волнениями. Император предложил ему эту должность почти сразу после возвращения из поездки в Галицию, 1 мая 1915 года. Таким образом, носитель верховной военной власти в Москве только начал входить в сложности исправляемой им должности. Безусловно, это ослабляло ее. Более того, своими действиями (арестами, высылками лиц с «подозрительными фамилиями», запретами полиции разгонять «патриотические демонстрации») он только возбуждал волнения. По его приказу был арестован даже председатель Общества фабрикантов и заводчиков Московского района Ю.П. Гужон - французский подданный252. Вряд ли это было случайностью. В январе 1915 года Юсупов посетил Францию в качестве посланника им-
78

2  СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
ператора с целью вручения русских орденов отличившимся французским военным. Своим экстравагантным поведением он не снискал уважения у союзников.
   Между прочим, в разговоре с Пуанкаре он пустился в следующие рассуждения: «Он рассказывает мне, что в России на каждом шагу видишь следы немецкого влияния, что в Москве полиция находится в руках Германии, что в России не осмеливаются изгнать немцев ни из торговли, ни с государственных должностей, потому что у немцев защитники при дворе, у великих князей, во всех кругах общества. С такой свободой выражается посланец императора. Правда, после этой поправки он добавляет, что император твердо решился вести войну до победного конца»253. Весьма созвучной этим словам Юсупова была и данная событиям версия московских властей, которую они поспешили направить в Ставку: «Взрыв оскорбленного народного чувства - буйного, разнузданного, но все же в основе своей имеющего нечто от патриотизма»254. Мне представляется, что подобные настроения Юсупова были не последней причиной того, что события в Москве приобрели такой характер.
   Схожие волнения имели место и в некоторых других городах Империи, но позиция местных властей привела к тому, что нигде они не приняли такого масштаба, как в Москве. Город в течение 3 дней был во власти толпы, пострадало 475 коммерческих предприятий, 207 частных квартир и домов, 113 подданных Австро-Венгрии и Германии, 489 русских подданных с иностранными фамилиями и именами и граждан союзных государств, и, кроме того, 90 русских подданных с русскими же именами и фамилиями255. Во время волнений распространялись слухи об измене некоторых членов царской фамилии. «Особенно доставалось императрице Александре Федоровне, - вспоминал генерал-квартирмейстер Ставки, - от которой требовалось Удаление в монастырь по примеру ее сестры, вдовы великого князя Сергея Александровича... Беспорядки разрослись
79

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
столь широко, что, в конце концов, войска вынуждены были пустить в ход оружие. Только этим крайним средством удалось через несколько дней восстановить полный порядок в первопрестольной»256. Через три дня после приезда Николая II в Барановичи приехал Юсупов для доклада по этим событиям. Главной причиной называлась малочисленность и неудовлетворительное качество городской полиции, однако у присутствовавших осталось впечатление, что «корень этих беспорядков в его (т.е. Юсупова. - А.О.) личном, невольном, может быть, натравливании населения на немцев»257. И как военный, и как администратор Юсупов проявил себя далеко не с самой лучшей стороны. Расследование московских событий проводил ген. Джунковский, который 1 июня представил свой доклад императору258. Судя по воспоминаниям Джунковского, он носил нелицеприятный для Юсупова характер. Тем не менее, для него это ничем особенным не кончилось.
   Николай Николаевич всегда поддерживал кавалеристов, а Юсупов несколько лет до войны командовал Кавалергардским полком. Это соответствовало и довоенному принципу назначения на подобные должности, описанному Сухомлиновым: «В общем цеплялись за старые и частью устарелые формы и брали на должности людей не там, где их можно было найти, а исключительно только таких, которые, казалось, удовлетворяли следующим условиям: преданность царю, безусловное повиновение и отсутствие какого-либо собственного политического убеждения. Это приводило к тому, что гвардейские офицеры по своему соответствию для назначения на должности по управлению оказывались в первых рядах. Этим объясняется, что гвардейская кавалерия очутилась в роли академии по поставке членов управления: губернаторов, полицеймейстеров и генерал-губернаторов, - задача для нее непосильная и вовсе ей не соответствующая»259.
   В результате Юсупов при поддержке Николая Николае-вича-мл. остался главноначальствующим в Москве. Долж-
80

2. СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
ность командующего округом, учитывая небольшой военный опыт князя, перешла к другому ставленнику Николая Николаевича - ген. Ольховскому, свой пост сохранил также и кн. Щербатов, бывший кавалерийский офицер, хорошо разбиравшийся в вопросах конского ремонта, но не проявившего особых организационных способностей: «Без прочного служебного опыта, без знания всех тонкостей административного механизма, без практической подготовки - он сразу оказался во главе огромного ведомства с разнообразнейшими функциями, соприкасавшимися с различными сторонами государственной жизни. Случилось это к тому же в исключительно тревожный период катастрофы и внутреннего кризиса»260. Альфред Нокс, очень хорошо информированный современник, полностью увязывал последовавшие изменения в правительстве с србытиями в Москве261. Конечно, Сухомлинов тоже был кавалеристом, но Великий князь с 1905 года относился к нему с неприязнью, которая переросла с 1909 года в открытую вражду.
   Что же касается московских событий, то они вовсе не были какой-то специфической особенностью России. Буквально за несколько дней до них, в ночь с 31 мая на 1 июня 1915 года германские цеппелины впервые совершили налет на столицу Британской империи. Их бомбы обрушились на Ист Энд. В результате возмущенные жители этого района Лондона начали избивать лиц, как писала «Тайме», «подозреваемых в том, что они являются немцами». В начале мая там же, в Лондоне, уже были беспорядки такого рода, направленные против немцев, имевших разрешение на проживание в Англии. Громились лавки, мастерские, в которых пытались отсидеться забаррикадировавшиеся хозяева. «Сцены на улицах в эти ранние утренние часы после авианалета, - отмечал английский журналист, - не скоро будут забыты теми, кто стал их очевидцами»262. Однако в английской столице, в отличие от русской, было гораздо
81

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
больше полиции, которую власти, не задумываясь, бросили на восстановление общественного порядка. Более того, уже утром 1 июня Британское правительство издало специальное распоряжение, запрещавшее всякую публикацию информации об авианалетах как для представителей своей, так и для иностранной прессы: «Communique Адмиралтейства содержит все новости, которые могут быть надлежащим образом опубликованы. Эти инструкции даются с целью обеспечить общественный порядок, и настоящее предложение может также быть опубликовано в качестве объяснения отсутствия более детальных докладов»263. Это положение действовало до февраля 1916 года, когда слухи о потерях от бомбежек убедили официальный Лондон в необходимости отказаться от него.
   Причины и московских, и лондонских событий, как мне представляется, были одинаковы. Это была реакция массового сознания на внезапную опасность, чувство страха, направленность которого обуславливала официальная антинемецкая пропаганда. Что же касается специфики русского общественного мнения, то оно не могло понять быстрого падения Перемышля, крепости, которую дважды осаждали русские войска и только вторая осада, затянувшаяся почти на два месяца, кончилась ее капитуляцией. Положение, конечно, ухудшал тот факт, что все это произошло почти сразу же после поездки императора и громогласных заявлений об освобождении «подъяремной Руси». Такое понятие, как измена, объясняло все, от поражений во второй Восточно-Прусской операции до неожиданного отступления русской армии, стоявшей на пороге Венгерской равнины. В сложившейся ситуации необходима была жертва общественному мнению, которая стала бы ответственной за отсутствие снарядов и «потерю успехов» Великого князя Главнокомандующего. Последний сумел довести до конца начатую кампанию против своего старого противника. С мая 1915 года вести о «снарядном голоде» проникли в тыл и вместе со сло-
82

2  СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
вом «измена» они завладели умами масс264. Ранее никто не сомневался в окончательной победе России и никто не задумывался о возможности переноса боевых действий в глубь страны. А.Н. Яхонтов вспоминал-. «Тем болезненнее был переход от горделивой уверенности к наступившей суровой и беспощадной действительности. Жестокие удары судьбы резко потрясали общественное сознание. Нервы побеждали терпение и выдержку. Вера сменялась отчаянием, а самоуверенность - малодушием. Поддавшийся паническим слухам обыватель стал искать виновников неудач. В разговорах об этом угасал пафос войны. Реальная, животрепещущая Россия затуманивалась и менялась отвлеченным понятием «страны», которая, согласно радикальным исповедованиям, признавалась родиною лишь при условии пользования властью над ней»265.
   Вольно или нет, Верховный Главнокомандующий в своей борьбе с Военным министром потакал этим настроениям. Ф. Ф. Палицын, давний сотрудник Николая Николаевича, вмае 1915 года дал весьма нелестную оценку действиям своего бывшего командира: «Он политикой занимается, к нему министры ездят, - я бы их не принимал, - а армией не командует. Я ему говорил это, говорил, что приказчикам все роздал, а сам больше не хозяин своего дела. Это нельзя, нельзя заниматься политикой и войной. Это несовместимо, и добра не будет»266.
   Прибывшему в Ставку 10 июня 1915 года Джунковскому Николай Николаевич сообщил о своем намерении настоять на замене Сухомлинова на Поливанова, так как он считал первого абсолютно скомпрометированным связью с Мя-соедовым и кризисом в снабжении армии боеприпасами. Сам император приехал в Барановичи 11 июня. Перед отъездом он принял Сухомлинова, но Военному министру не Удалось отстоять себя. Как только прибыл императорский поезд, Великий князь отправился в вагон императора. Меж-ДУ ними произошел долгий разговор без свидетелей. Вер-
83

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
ховный Главнокомандующий много говорил о сложности ситуации, в которой находится страна267.
   Июньский погром в Москве чрезвычайно взволновал Николая Николаевича-мл.. Данилов напрямую объясняет изменения в правительстве следствием московских событий. Главковерх горячо поддержал предложения СД.Сазонова и А.В.Кривошеина о дальнейших отставках непопулярных министров и о созыве Государственной Думы268. Однако планы Ставки были еще более решительными. «На сей раз, однако, - подводил итог свершившемуся в Барановичах все тот же Ю.Н. Данилов, - император Николай II склонился в своем решении на сторону тех советчиков, которые предлагали ему внять общественным желаниям. Вначале была намечена полная программа перемен в составе правительства. Программа эта предусматривала даже смену председателя Совета министров. Новыми кандидатами на этот пост являлись Кривошеий и Сазонов. Но затем наступили обычные колебания, и государь не пожелал расстаться с Горемыкиным»269. На вопрос императора о кандидатуре на пост Военного министра Николай Николаевич-мл. назвал Поливанова. «Просмотрев ряд фамилий генералов, - писал Николай II, - я пришел к выводу, что он мог бы оказаться подходящим человеком»270. Генералу был отдан приказ явиться в Ставку. Выйдя из вагона, Главнокомандующий шепнул ген. Джунковскому: «Все сделано»271.
   Сухомлинов был сменен Поливановым. Николаю И, как свидетельствует его собственноручное письмо от 11 июня, было трудно пойти на эту уступку, и он решил по возможности смягчить ее подобным образом: «Владимир Александрович, после долгого раздумывания, я пришел к заключению, что в интересах России и армии Ваш рюд необходим в настоящую минуту. Поговорив с Вел. кн. Николаем Николаевичем, я окончательно убедился в этом. Пишу Вам это, чтобы Вы от меня первого узнали. Мне очень тяжело сказать Вам об этом, тем более что я вчера только Вас видел. Сколько лет
84

2   СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
мы с Вами работали, и никогда между нами не было недоразумений. Благодарю Вас, что Вы положили столько труда и сил на благо нашей родной армии. Беспристрастная история будет более снисходительна, чем осуждение современников»272.
   В письме содержался приказ временно передать министерство ген. А.П. Вернандеру. В тот же день, когда император прибыл в Ставку, ген. А.А. Поливанов, состоявший при Верховном начальнике санитарной и эвакуационной части принце А.П. Ольденбургском, был срочно вызван в Ставку. Еще ранее в Петрограде ходили слухи об отставке Сухомлинова273. Первоначально речь шла о назначении Поливанова управляющим Военным министерством, то есть о временном назначении. Приехавший 12 июня 1915 в Барановичи Поливанов был извещен об этом. В разговоре с императором генерал убеждал его, что уже три года носит «бремя неудовольствия» из-за контактов с Гучковым. Судя по всему, он заверял монарха в том, что разорвал эти связи. Именно это вызвало подозрения императрицы, ненавидевшей Гучкова и всех тех, кто входил когда-либо в его окружение274.
   Николай II сообщил генералу о том, что, посоветовавшись с Николаем Николаевичем-мл., он решил назначить его Военным министром. Джунковский отметил очень характерную черту нового министра: «Поливанов старался делать вид, что ему тяжело брать на себя такую страшную обузу, как Военное министерство, но это ему не удавалось, видно было и чувствовалось, как он счастлив, что опала над ним кончилась и он опять у власти»275. 13 июня 1915 года после доклада Верховного Николай II снова принял Поливанова, но уже в менее официальной обстановке - они разговаривали в саду, прогуливаясь. Очевидно, Поливанову удалось окончательно развеять существовавшие относительно него подозрения276.
   Яхонтов вспоминал: «Новый глава военного ведомства вступил в ряды высшего правительства с нескрываемым
85

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
тщеславным торжеством»277. Он почти сразу же по вступлении в должность заявил французскому послу о том, что к декабрю 1915 года русские армии смогут опять начать двигаться вперед278.
   Прав ли был император, утверждая, что Сухомлинов мог рассчитывать на беспристрастность суда истории? Потребность армии в легких парках в начале 1915 года составляла 30 в месяц или 1 в день, в январе-феврале реально поставлялось 12 парков в месяц. В апреле эта цифра выросла до 15, в мае - до 20, в июле - до 33, в ноябре - до 50279. Это был впечатляющий успех, но динамика роста не свидетельствует о переломе в производстве при Поливанове. «Условия русской индустрии, финансов и культуры в общем таковы, - считал Военный министр, - что нам очень трудно быть независимыми и не отставать от Запада»280.
   Эту, в общем-то, бесспорно очевидную истину были в состоянии усвоить и правильно оценить ситуацию лишь единицы, как, например, генерал Маннергейм. По его мнению, Сухомлинов стал козлом отпущения за индустриальную и финансовую слабость страны281. Почти так же описал причину падения Военного министра и ген. Данилов, не веривший в обвинения в измене, это падение, по его словам, «...являлось одною из искупительных жертв за грехи старой России»282. Такой же точки зрения придерживался и один из самых талантливых организаторов русской военной промышленности - генерал Маниковский: «Что боевого снабжения действительно не хватало нашей армии - это факт неоспоримый; но вто же время было бы грубой ошибкой ограничиться только засвидетельствованием этого факта и всю вину за понесенные неудачи свалить на одно только «снабжение»; это было бы, что называется, «из-за деревьев не видеть леса», так как истинные причины наших поражений кроются глубоко в общих условиях всей нашей жизни за последний перед войной период. И сам недостаток боевого снабжения нашей армии является лишь частичным прояв-
86

__ 2  СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
лением этих условий, как неизбежное их следствие. И только, принадлежа к числу внешних признаков, всегда наиболее бьющих в глаза, он без особых рассуждений был принят за главную причину нашего поражения (курсив мой. -АО.)»283.
   На первых этапах кризиса император склонен был поддерживать Сухомлинова практически во всем. Для многих не было секретом и то, что Великий князь Сергей Михайлович, генерал-фельдцейхмейстер, особенно старался в обвинениях в адрес Военного министра для того, чтобы отвести возможную критику в собственный адрес. «Вообще после войны тут многое что откроется, - отмечает в своем дневнике в конце апреля 1915 года Андрей Владимирович, - скорее в пользу Сухомлинова и не в пользу тех, кто его так открыто обвиняет»284. На самом деле, ни одна армия, вступившая в войну, не была готова к ее требованиям. «Наше снабжение боевыми припасами было тоже не на высоте тех требований, которые предъявляла русской армии всемирная война, - вспоминал Сухомлинов. - Но наша армия в 1915 году со своим недостатком снабжения находилась точно в таком же положении, как и другие армии. В августе 19 И года ни одна армия, выступавшая на войну со своими запасами боевого снабжения, не была в силах покрыть неисчислимые обширные потребности войск. Русская армия была обеспечена всего лишь едва на 6 месяцев. Наступивший тогда в действительности расход снарядов превзошел все самые широкие предположения»285. О том же свидетельствуют и противники, и союзники России в войне.
   Генерал Людендорф отмечал: «На востоке у нас никогда не было недостатка в боевых припасах. Мы всегда имели их столько, сколько транспорт мог доставить по плохим дорогам. В позиционной войне тогда еще не образовывали крупных складов. На западе обстоятельства складывались иначе, и там чувствительно сказывался недостаток в боевых припасах. Все вступившие в войну государства недооценили как Действительность сильно сконцентрированного артилле-
87

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
рийского огня, так и расход боевых припасов»286. Отметим для правильного понимания слов германского генерала, что, во-первых, на Востоке интенсивность артиллерийских поединков была гораздо ниже, чем на Западе, а во-вторых, сбои в снабжении германской армии все же имели место в конце 1914 года. «Несмотря на крупные военные морские программы, осуществленные в законопроектах 1911, 12 и 13 г, - отмечал в своих мемуарах Маттиас Эрцбергер, - мировая война застигла немецкий народ неподготовленным в военном, хозяйственном и политическом отношении; без гениального открытия способа добывания азота из воздуха в начале 1915 года производство пороха в Германии должно было прекратиться»287.
   В октябре 1914 года из-за недостатка пороха были даже прекращены штурмы Вердена - командование боялось, что армия кронпринца в случае контрудара противника окажется без огневой поддержки, эти же соображения тормозили широкое использование тяжелой артиллерии на Западном фронте, 17 ноября 1914 года Альфред фон Тирпиц, находившийся в Ставке кайзера в Шарлевилле, отмечал: «С тяжелыми "Бертами" придется обождать, пока у нас не будет достаточно пороха. С начала войны мы (т.е. военно-морской флот. - А.О.) передаем армии весь следуемый нам по контрактам порох, а также сукно, провиант и различные материалы»288. Только с весны 1915 по конец лета 1916 года германский фронт, по свидетельству Военного министра второго рейха ген. Эриха фон Фалькенгайна, не испытывал проблем в снабжении снарядами289.
   Что же касается австрийцев, то у них положение со снарядами было особенно тяжелым. Объективной трудностью мобилизации промышленности было большое количество устаревших моделей артиллерии, австро-венгерская армия использовала сорок пять видов орудий, каждое из которых требовало особый вид снаряда. К декабрю 1914 года ежемесячное производство боеприпасов в Австро-Венгрии со-
88

2   СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
ставило 116.000 единиц, в то время как недельная потребность фронта равнялась 240.000. Только к 1916 году ежемесячное производство снарядов Дунайской монархии достигло максимальной цифры в 1.000.000, в то время как русское производство превосходило ее более чем в четыре, а германское - в семь раз290. Всего же с начала войны и до 1 марта 1917 года на фронт поступило (кроме предвоенного запаса) 52,6 млн. трехдюймовых снарядов(из них 9,2 млн. от зарубежных поставщиков), 14.310 легких орудий и 1.657 гаубиц291.
   Во французской армии кризис в обеспечении артиллерии проявился уже в октябре 1914 года, и, по свидетельству маршала Жоффра, был преодолен только к концу 1915 года292. Последнее не удивительно, ведь с началом войны и объявлением мобилизации во Франции было закрыто 47% всех заводов, фабрик, учреждений и магазинов, в незакрытых фабриках и заводах 22% рабочих было мобилизовано, 44% уволено и только 34% осталось работать. Многие военные заводы резко сократили свое производство, так как артиллерийское производство аннулировало многие довоенные заказы293. Восстанавливать производство и разворачивать его начали с конца 1914 — начала 1915 годов. Еще хуже дело обстояло в Англии, там тоже ошиблись в расчетах, и военному министру X. Китченеру пришлось обращаться к французам с просьбой временно выделить в распоряжение экспедиционного корпуса 300 орудий 90-мм. калибра294. Ллойд-Джордж, возглавлявший министерство боеприпасов, вспоминал: «Хотя недостаток в военном снаряжении обнаружился весной 1915 во всех или почти всех отраслях снабжения военными материалами, нужда в артиллерийских снарядах на фронте оказалась особенно большой»295. Потребности британской армии были удовлетворены только к летней кампании 1916 года296.
   Как знакомо для России звучат слова Ллойд-Джорджа об Имперском Военном министерстве Британии: «К сожале-
89

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
нию, военное ведомство находилось во власти реакционных традиций. Политика военного ведомства, казалось, сводилась не к подготовке будущей войны, а к подготовке предыдущей или предпредыдущей войны... Ум военного человека ищет опоры в традиции; память занимает военным гибкость мысли»297.
   В начале войны было еще одно сходство России с ее европейскими союзниками. Правительство, «общественность» и народ были убеждены в том, что армии и государству предстоит тяжелая борьба с Германией, но абсолютное большинство было уверено в том, что война не затянется больше, чем на несколько месяцев и уж во всяком случае закончится к зиме 1914 года298. Но это сходство носило формальный характер. Русское общество очень скоро забыло о своих настроениях начала войны. Тем не менее, когда в декабре 1914 и в феврале 1915 года ГАУ и Военный министр вновь, как и в первые дни войны, обратились в Совет министров с предложением утвердить проект об особом положении в государственной военной промышленности, правительство опять не поддержало его299.
   Различия Англии и Франции с воюющей Россией действительно были принципиальными. Во-первых, последняя цитата взята из послевоенных мемуаров британского государственного деятеля, во время войны британское правительство, этот идеал русских либералов, не спешило будоражить общественное мнение своих стран, во-вторых, ни в одной из воюющих стран Главнокомандующий не вел столь открытую войну с Военным министром, и, наконец, нигде «общественность» не объясняла ошибки военного ведомства, допущенные в предвоенный период, прямым предательством главы этого ведомства. Прекрасным примером может послужить поведение французских парламентариев в дни верденского кризиса. В первые недели германского наступления многим казалось, что война проиграна, раздавалась критика в адрес британского союзника, однако эти колеба-
90

2  СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
ния были быстро преодолены: «Вся Франция знала с большей или меньшей точностью, что были допущены ошибки. Было более чем естественно, что раздавались громкие призывы к официальному расследованию причин этих ошибок и к их исправлению. К чести французского парламентаризма, это требование никогда не выходило за пределы здравого смысла. Французский депутатский корпус явно продемонстрировал врагу, что все его расчеты на внутренний политический раскол были основаны на ложных предположениях»300. В России же, судя по воспоминаниям современника, все было по-другому: «Безудержные сплетни и липкая клевета вносили деморализацию, перенося центр тяжести настроений от борьбы с врагом внешним на устранение врага «внутреннего»301.
   В воскресенье 14 июня в Барановичах прошло заседание обновленного правительства под председательством самого императора. Это была первая с начала войны встреча руководства фронта и тыла. «Наша скромная Ставка...-вспоминал Ю.Н. Данилов, - приняла уже накануне праздничный вид. Необычайно зашумели автомобили, развозившие по Ставке приехавших министров, которые своими белыми кителями выделялись на общем серо-зеленом фоне»302. После молебна в походной церкви в шатре-столовой состоялось заседание. Среди участников были Верховный Главнокомандующий Николай Николаевич-мл., его начальник штаба ген. Н.Н. Янушкевич, председатель Совета министров И.Л. Горемыкин, министра Двора ген. гр. В.Б. Фредерике, управляющий Военным министерством ген. А.А.Поливанов, министр финансов ПЛ.Барк, главноуправляющий землеустройством и земледелием А.В.Кривошеин, государственный контролер ПА.Харитонов, министр путей сообщения С.В.Рухлов, министр иностранных дел СД.Сазо-нов, министр торговли и промышленности кн. В.Н.Шаховской, управляющий Министерством внутренних дел кн. Б.Н.Щербатов. Главноначальствующий в Москве выступил
91

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
на совещании первым503. Как ни странно, именно он привлекался в Ставке к обсуждению проблемы, вызвавшей московские события.
   14 июня Николай II, находившийся в Барановичах, сделал следующую запись в своем дневнике: «В 2 часа началось заседание с министрами, Николашей, Янушкевичем и Юсуповым. После обсуждения вопроса об иностранных подданных и об отношении к ним - Юсуп<ов> ушел»304. Доклад Юсупова послужил основанием для обсуждения внутреннего положения России. На совещании рассматривался польский вопрос, было решено создать особую комиссию для разработки основ автономии Польши, приступить к досрочному призыву новобранцев вместо непопулярного в обществе призыва ратников 2-го класса (в мирное время эта категория считалась негодной к военной службе) признано необходимым сотрудничество с общественностью в деле снабжения армии305. И, наконец, именно в этот день, после этого заседания на имя Горемыкина был дан Высочайший рескрипт, в котором, в частности, говорилось: «Образовав по вопросам снабжения армии Особое совещание с участием членов законодательных учреждений и представителей промышленности, Я признаю необходимым приблизить и время созыва самих законодательных учреждений, дабы выслушать голос Земли Русской. Предрешив поэтому возобновление занятий Государственного Совета и Государственной Думы не позднее августа сего года, Я поручаю Совету Министров разработать, по моим указаниям, законопроекты, вызванные потребностями военного времени»306.
   Итак, под влиянием Верховного Главнокомандующего в Ставке было принято решение о созыве сессии Государственной Думы. В либеральных кругах эти решения были приняты с восторгом307. Императора убедили, что контакт с цензовой общественностью будет не только возможен, но и продуктивен. Важно было всего лишь отказаться от нескольких неприемлемых для думцев фигур в правительстве и пой-
92

___ 2   СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
ти на ряд уступок. Они были сделаны. Либералы торжествовали, предчувствуя развитие этого успеха. Не зря 28 июня Палеолог с восторгом доносил своему правительству об отставке Сухомлинова и, комментируя произошедшие изменения, делал вывод: «В конце концов у царя открылись глаза. Он даже, кажется, решился теперь удалить некоторых других своих министров и «определенно ориентировать внутреннюю политику империи в либеральном направлении»308.
   В Ставке также не скрывали своего удовлетворения и ожидали еще двух перемен, министра юстиции И. Щеглови-това и обер-прокурора Святейшего Синода В.К. Саблера, в ближайшем будущем (не принимавших участия в совещании 14 июня)309. Реакции Верховного на одержанные в этой области победы были иногда странными. Так, узнав о том, что обер-прокурор Святейшего Синода В.К. Саблер был отставлен и заменен АД Самариным (это произошло 5 июля), кандидатуру которого он поддерживал, что, по его мнению, подготавливало удаление Г.Е.Распутина от двора, Николай Николаевич повел себя следующим образом: «Великий князь быстро вскочил с места, подбежал к висевшей в углу вагона иконе Божией Матери и, перекрестившись, поцеловал ее. А потом так же быстро лег неожиданно на пол и высоко поднял ноги. - Хочется перекувыркнуться от радости! -сказал он смеясь»310.
   Радовались переменам в правительстве и в Думе, правда, недолго. «Как и всегда, очарованные вначале октябристы, - вспоминал думский пристав Я.В.Глинка, - очень скоро, через несколько дней, переменили свои мнения о новых министрах и стали ими недовольны.. Поливанов как военный министр был назначен под давлением Родзянко, но дружба его с Гучковым заставила Родзянко говорить о Поливанове через неделю уже, что он не на месте»311.
   Первой акцией Поливанова было смещение А.П. Вернан-Дера, он был переведен в Государственный Совет. Второй -попытка решения проблемы институционального противо-
93

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
стояния между комиссией Вел. кн. Сергея Михайловича и ОСО по обороне под председательством Военного министра. Уже в конце июня Поливанов счел деятельность комиссии излишней и предложил Сергею Михайловичу вернуться к деятельности генерал-инспектора артиллерии, а комиссию распустить. Это предложение было поддержано Николаем Ни-колаевичем-мл312. Работа по снабжению армии оружием сосредоточилась в Главном Артиллерийском управлении. Сменивший Кузьмина-Караваева А.А. Маниковский пользовался заслуженным уважением своих сотрудников.*Один из них отмечал: «А. Маниковский обладал всеми - буквально всеми - качествами для идеального начальника. Своей прямотой, сердечностью и приветливостью он привлекал к себе своих сотрудников - при нем легко работалось, он заставлял работать, не покладая рук, лишь своим примером и своим обращением с подчиненными. Во время войны он приходил на службу в ГАУ раньше всех, в 7-8 час. утра; когда уборщики только подметали помещение и стояла пыль в коридорах, он уже работал в своем кабинете. А Маниковский указывал, что это было единственное время, когда он мог спокойно заниматься своими делами, не отвлекаемый постоянными докладами и посетителями»313.
   Приход Маниковского к руководству ГАУ приветствовали и либералы, как отмечал Савич: «Это был блестящий выбор. Работа закипела в полном единении Артиллерийского Управления, представителей Думы и русской промышленности, мобилизовавшей все свои силы на работу в пользу армии»314. Реальная картина была далека от этого идеала. Все время, пока Поливанов был министром, в Главном Артиллерийском управлении постоянно шли различные проверки и расследования. Их единственным результатом было создание невыносимо тяжкой атмосферы для работы, найти основание для передачи хотя бы одного дела в суд не удалось. Фактически с приходом Поливанова в министерство началась чистка ГАУ.
94

2  СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
Приведу свидетельство специалиста, деятельность которого не вызывала критики ни представителей общественности, ни самого Военного министра, - генерала Маниковского: «Большинство же совещания... состояло из общественных деятелей, которые ставили себе определенную задачу - доказать во что бы то ни стало, во-первых, полную несостоятельность военного ведомства в деле обеспечения армии боевыми припасами и, во-вторых, что все спасение Родины -в руках только их, общественных деятелей. Поэтому, не останавливаясь решительно ни перед чем, даже перед ущербом для снабжения армии, все эти господа повели такую бешеную кампанию против военного министерства в частности и особенно против ГАУ, что всякому мало-мальски не предубежденному члену совещания было ясно, что при этом неизбежно должно будет пострадать, и при том существенно, само то дело, ради которого якобы ратовали эти печальники за нашу Родину. Все, кто противился такой политике особого совещания и старался доказывать, что и главные управления тоже кое-что делают, а главное, могут сделать значительно больше, если только им не будут мешать, не будут их травить и ставить их в тиски бесчисленных комиссий (подготовительных, междуведомственных, наблюдательных, контрольных) и из-за всякой мелочи устраивать им публичные инквизиции в пленуме совещания, - все такие протестанты безжалостно изгонялись из совещания и из управлений, как «вредные» люди старого бюрократического режима, неспособные проникнуться новыми веяниями и виновные во всех наших бедах»315. Так, когда был уволен ген. Смысловский - ближайший сотрудник Маниковского, тот попытался возражать, на что Поливанов ответил, что понимает вред от ухода Смысловско-го, но так нужно, так как «Родзянко и Гучков настаивают на этом». Для увольнения офицера при этом не нужно было даже обвинения - достаточно было «обоснованных подозрений», о которых обычно упоминали Родзянко, Протопопов, Гучков, Милюков, Коновалов316. Кроме этого, существовали
95

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
сложности и с пониманием членами ОСО специфических военных вопросов. Например, когда в конце 1916 года Мани-ковский отстаивал необходимость строительства завода по производству ручных пулеметов, он встретил сильнейшую оппозицию среди думцев-членов ОСО, не понимавших необходимость ручного пулемета для войск317.

-3-
Работа на фронт, заказы за границей
                        /усекая полевая армия к концу 1915 года была вооружена русскими, японскими и небольшим количеством так называемых мексиканских винтовок. Последние появились в результате лихорадочной деятельности ген. А.А. Поливанова сразу же после его назначения Военным министром, когда буквально на следующий день он получил информацию от ген. Н.Н. Янушкевича и Ю.Н. Данилова, что армия нуждается прежде всего в винтовках и снарядах318. Между тем положение с заграничными поставками было также достаточно тяжелым. К началу войны 80% всех русских государственных активов за границей (431 млн. руб. из 540 млн.) находилось во Франции. В Англии было 78,4 млн. руб., а во всех остальных странах - только 30,3 млн. руб. Свободно распоряжаться своей наличностью в союзной Франции русское правительство не могло, так как союзник ввел мораторий на использование банковских средств. Между тем основные платежи с самого начала предполагались в Англии и США319. В условиях резкого сокращения вывоза приходилось принимать условия союзников, требовавших расплаты за военные заказы золотом, за которым присылались английские суда в Архангельск. Все началось с финансового соглашения между Англией и Россией в октябре 1914 года, когда Лондон предоставил Петербургу кредит
97

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
в 20 млн. фунтов при обеспечении его золотом с русской стороны на сумму в 8 млн. фунтов. За время войны общее количество золота, переданного Англии, составило свыше 640 млн. рублей (при довоенном золотом запасе в 1,7 млрд. рублей). При этом из всех союзников только Япония не взвинчивала цен и выполняла заказы без задержек320.
   Винтовок нужно было 1 млн. единовременно, и по 100.000 ежемесячно, в то время как русские оружейные заводы давали в августе 1914 года произвели только 10.296 винтовок. Правда, цифра месячного производства постоянно росла, но предвоенная мобилизационная мощность Тульского, Ижевского и Сестрорецкого заводов в 2.000 винтовок в день была достигнута лишь на девятом месяце войны, в апреле 1915 года. 100.500 винтовок в месяц они стали производить лишь в марте 1916 года. Параллельно с ростом производства росли и запросы фронта. Желаемой цифры в 2.000.000 винтовок в год - предела мощности этих заводов - достичь так и не удалось. Максимальное производство трехлинеек - 1.301.453 - выпадает на 1916 год321. Поэтому Военное министерство вынуждено было приступить к покупке винтовок за границей или к размещению там же заказов на их производство.
   Уже в сентябре 1914 года генерал Э.К. Гермониус заключил в Японии договор о поставке в Россию 335-000 винтовок, из них 300.000 системы Арисака образца 1897 года, и 35.000 винтовок Арисака, сделанных по заказу Мексики под Маузеровский патрон - 7 мм вместо 6,5 мм Последние поступали на вооружение Заамурского округа пограничной стражи, передававшей свои трехлинейки фронту322. В 1915 году Япония поставила винтовки более современного образца - Арисака 1905 года и по 300 патронов к ним. В решении проблемы с боеприпасами значительную помощь оказала Великобритания. Англичане оказали поддержку русским просьбам о немедленной поставке 150 млн. патронов из Японии, и уступили России осенью 1915 30 млн. патронов. В сентябре 1915 Лондон взял на себя обязательство
98

3  РАБОТА НА ФРОНТ, ЗАКАЗЫ ЗА ГРАНИЦЕЙ
изготавливать и поставлять в месяц по 15 млн. патронов к винтовкам Арисака. Кроме того, предполагалось увеличить производство патронов японского образца втрое. Это дало бы возможность полностью использовать на фронте полученные из Японии винтовки323.
   Японцы поставляли и полевую артиллерию, причем их поставки вообще выгодно отличались не только относительной дешевизной, но и самой организацией. В сентябре 1915 правительственный арсенал в Осаке предложил доставку трехдюймовых шрапнелей в количестве не менее 2,5 млн. штук по цене 9,93 йены (около 9,93 рубля) за штуку, включая доставку во Владивосток и страховку груза (без выгрузки). Японцы ставили лишь одно условие - немедленное заключение заказа, что дало бы возможность приступить к покупке необходимых материалов. Начало поставок относилось к апрелю 1916. ГАУ немедленно согласилось с этими предложениями324. Ген. Данилов вспоминал: «Замечательна та тщательность и обдуманность, с какою японцами была произведена упаковка и отправка этой артиллерии в Россию. Все ящики были соответственно перенумерованы и на каждом из них были необходимые надписи, причем каждое орудие прибывало одновременно со всеми относившимися к нему частями и предметами, необходимыми для его немедленного использования. Вследствие этого, последовательная поставка каждого орудия на позицию требовала минимально времени. Эта система выгодно отличалась по сравнению с другими приемами отправки, при которых в каждой партии прибывали сплошь только одни части, затем другие, до получения которых все ранее прибывшие части оставались мертвым грузом»325.
   В ноябре 1914 года в США было сделано два заказа на заводе Винчестера на 300 000 винтовок этой системы, приспособленных под русский патрон. Эти заказы выполнялись в срок. Потом их объем был значительно расширен -на американском заводе Ремингтона был сделан заказ на
99

ГЕНЕРАЛЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
1.500.000 винтовок, на британском заводе Вестингауза - заказ на 1.800.000 винтовок. Их условия были чрезвычайно неудачными: оплата производилась золотом, первые винтовки начали поступать только в январе 1916 года, конечный срок поставки выпадал на март 1917 года, таким образом, его выполнение занимало 17 месяцев. К сентябрю 1915 года из заказов, сделанных Винчестеру, поступило только 31 000 винтовок. Вместо 9,3 млн. патронов и снарядов, которые должна была получить Россия из-за границы в 1915 году, поступило 229-000 патронов от Виккерса и 322.400 гранат от французского правительства. Выполнение обязательств зарубежных партнеров колебалось в размере 6-7%. Конечно, это было обусловлено и тем, что времени на строительство собственных заводов не было, а все более или менее значительные оружейные рынки были заняты заказами противников, а особенно союзников326.
   Проблемы не ограничивались сложностью размещения заказа - как оказалось, даже в случае своевременного исполнения, его трудно было вывезти. Это обнаружилось уже в конце декабря 1915. По плану перевозок на 1916 до 1 июня предстояло вывезти из США (в основном из портов Атлантического побережья) 300.000 тонн казенных и 150.000 тонн частных военных грузов. После этой даты объем военных грузов должен был удвоиться. Тем временем свободного транспортного тоннажа под русским флагом не хватало уже на октябрь 1915- В Нью-Йорке скопилось 8000 вагонов из заказанных в США 13-160 штук (при том, что с 1911 по 1913 годы русская промышленность давала железным дорогам приблизительно по 1500 вагонов в год). Добровольный флот - основной перевозчик России - имел здесь транспорты общей вместимостью только 116.000 тонн. Максимум предполагаемого увеличения тоннажа за счет покупок на средства, выделенные Советом министров, равнялся 50.000 тонн. Это давало возможность рассчитывать на перевозку за год 500.000 тонн. Это позволяло рассчитывать на перевозку
100

No comments:

Post a Comment